копья и поставив позади пеших стрельцов, они оттеснили рязанских всадников от засеки. Тут же завалы облепили, словно муравьи, пригнанные татарами те же буртасы, вотяки и черемисы. Они рубили сплетенные между собой сучья поваленных деревьев, растаскивали лошадьми освобожденные стволы, делая проходы. Ратьша, видя все это, отдал приказ отходить, не дожидаясь, когда прорвавшаяся татарская конница окружит и перебьет заслоны, обороняющие дороги.

Уходили споро: нельзя было позволить всадникам застать отходящих пешцов на открытом месте. Они хватались за стремена всадников, а те пускали коней рысью. На дальних участках засечной черты, где конницы не было, защитники уходили в чащу, чтобы потом лесами добраться до городов и встать на их стены для отпора безжалостному врагу.

До опушки добрались быстро, еще до темноты. Останавливаться здесь не стали. Пешцы сели на оставленных в здешнем сельце лошадей — много их бесхозных осталось, — и, не мешкая, двинулись дальше. Скакали до полуночи. По пути Ратислав рассылал гонцов во все стороны — предупредить селян о близкой опасности. Потому за полночь, когда остановились на отдых в большом, на сотню дворов селе, людей под его началом осталось меньше тысячи. Половина из них панцирная конница. Этих гонцами Ратьша старался не посылать — жалко, да и тяжеловаты они для быстрой скачки. Над панцирниками Ратислав поставил Романа Коломенского, тот, слава богам, уцелел в сражении на засечной черте.

Ратьша и Роман остановились на ночлег на дворе здешнего старосты. Изба у него оказалась просторной с горницей даже. Вот в ней-то они и устроились, проверив перед тем расставленные вокруг села дозоры. Старосту с семьей не стеснили: те сразу, как Ратьшин отряд въехал в село, начали собирать и грузить в сани скарб, готовясь уходить в лес в схроны. Защитный тын здесь имелся и укрепленные ворота то ж — места не спокойные, но здешние жители понимали, что крепость эта годится против наскока разбойничьей степной шайки в две-три сотни всадников. Против войска село не продержится и часа.

Сбросив доспех и поддоспешник, поужинали горячей, только из печи похлебкой и пшенной кашей на молоке. Прислуживал воин из Романовой сотни — Первушу, промыв ему хорошенько рану и как следует перевязав, Ратьша уложил спать на лавке в нижнем жилье. Накормив, понятно, перед тем. Сразу после ужина начали слипаться глаза. Толком даже не поговорив, только решив на завтра двигаться в сторону стольного града, Ратислав и Роман улеглись по лавкам и провалились в сон без сновидений.

Встали поздно — солнце на очистившемся от туч небе уже поднималось над макушками близкого леса. Дневное светило, играющее в чистом, словно умытом небе, немного развеяло тоску, тисками сжимающую сердце. Радовало и то, что Первуше не стало хуже. Он поднялся раньше и хлопотал у печи, готовя завтрак. Хозяева уехали, похоже, еще затемно, собрав все, что можно было увезти с собой. На вопрос Ратьши о самочувствии, меченоша, смущенно улыбнувшись, отозвался:

— Хорошо все. Так, побаливает чуть.

— Не дергает?

— Не…

— Ладно. Смотри, не береди.

Позавтракали и, поехали дальше. Дозорные, караулившие дорогу со стороны Черного леса, откуда ждали врага, доложили, что там все спокойно. Никаких признаков преследования нет. Снова рассылали гонцов во все стороны, снова ехали почти до полуночи. На следующий день рассчитывали добраться до Рязани. Опять стали на ночлег в крупном селе. Обитатели его уже покинули — плохие вести разносятся быстро. Но, к своему удивлению, Ратьша и Роман обнаружили здесь, тоже остановившегося на ночлег Кира Пронского с племянниками и своими людьми. Как так?

— Татарские разъезды переняли все дороги к Пронску, — ответил на недоуменный вопрос Ратьши Кир Михайлович. — Видно, часть татарского войска сразу двинулось на мой стольный град. Засеки-то остались совсем не прикрыты. Да и леса на границе не чета Черному лесу. Прошли татары, как нож горячий сквозь масло. Беженнцы сказывают — уж взяли Пронск в осаду.

Пронский князь горестно покачал головой.

— Ну, ничего, ничего, Кир Михайлович, город твой на крепком месте стоит, стены высоки, ворота крепки. — Утешил князя Роман Коломенский. — Да и не подобраться к ним так просто. Из пороков камень то ж на холм Пронский не забросишь.

— Это — да, — чуть посветлел лицом Пронский князь. — Владимирское войско когда-то так на щит его взять и не смогло. Жажда только сдаться вынудила горожан. Так после колодцев накопали для осады. Глубоченных. Зато с водой теперь.

— Вот видишь! — закивал князь Роман.

— Куда теперь направляешься? — вставил свое слово в разговор Ратьша.

— В Рязань. Куда ж еще? — отозвался Кир Михайлович. — Не со смердами же в лесах хорониться. Чаю, не лишними будут Юрию Ингоревичу мечи моих воев на стенах.

— Значит, на утро вместе тронемся.

Поутру, через час пути на дороге начали попадаться беженцы, двигающиеся к Рязани. Сани, груженные горой вещей, продуктов и клетками с домашней птицей. Скотина, шагющая следом за санями, подгоняемая подростками. Крестьяне испуганно оглядывались на топот копыт Ратьшиного отряда, кто-то даже в страхе пытался съехать с дороги в лес. Узнав своих, облегченно вздыхали и кидались навстречу, спрашивали, что, да как? По первости им отвечали. Потом беглецов стало больше и на их расспросы отмахивались, советуя лишь торопиться, как только можно.

Еще до полудня дошли до поворота на Ратьшину усадьбу. Он не удержался, свернул, поручив отряд князю Роману, пообещав вскорости его догнать. Взяв с собой только Первушу, Ратислав помчал к своей вотчине. Сельцо Крепь встретило мертвой тишиной. Ни привычного собачьего лая, ни скрипа, ни шороха. Ворота в саму усадьбу распахнуты настежь, внутри все более или менее ценное вывезено. Следов на свежем снегу не видать. Дня два, не меньше, как покинули люди жилье. Что ж, молодец Меланья — все правильно сделала, не стала ждать до последнего. Даст Бог, успеют схорониться.

Ратьша прошелся по усадьбе, прощаясь с созданием рук своих. Сожгут ведь почти наверняка. Хотя… Всяко бывает, может и уцелеет Крепь. Вот только будет ли кому сюда вернуться? Крестьяне и дворовые с Меланьей, коль успеют укрыться, должны, а вот вернется ли он — Ратьша? Ладно. Он тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Чего гадать. Делай, что должен, случится чему суждено, вспомнились слова епископа Фотия. Придумал их, правда, не он, а древний император империи румийцев. Сам Фотий о том и рассказывал. Ратислав спустился во двор к топчущемуся у коновязи Первуше.

— Едем, — бросил он меченоше.

Тот отвязал коней, подвел к боярину его жеребца. Вскочили в седла и выехали из крепости. На сельской улице перешли на рысь — надо было спешить, пока отряд не ушел еще слишком далеко.

Только